Как цитировать статью:
Молдалим, Тогжан. «Людмила Рудакова: «Я танцевала всегда!»». Qazaq Ballet — интернет-журнал о хореографическом искусстве Казахстана, дата публикации 27 августа 2022, www.qazaqballet.kz/main_articles/ljudmila-rudakova-ja-tancevala-vsegda/. Дата доступа (формат: число месяца год).

 

Людмила Георгиевна Рудакова — советская и казахстанская балерина, заслуженная артистка КазССР, лауреат независимой премии «Тарлан». Она блестяще исполняла ведущие партии на главных балетных сценах Азербайджана, Молдовы и Казахстана, гастролировали в разных городах и странах. После окончания артистической деятельности занималась репетиторской работой, передавая свой многолетний исполнительский опыт с широким диапазоном сценических образов своим преемницам. Помимо этого Л. Г. Рудакова трудилась в Алматинском хореографическом училище имени А. В. Селезнева, воспитывая солистов балета Казахстана и мира. Она одна из единственных на сегодняшний день людей в стране, хранящая в себе эстетику эпохи расцвета балета, знающая классическое наследие.

Л. Г. Рудакова открыта новому и не боится экспериментов, участвуя в креативных проектах и с интересом следя за творчеством молодежи. Наверное, именно такие качества определяют настоящего артиста. Она болеет всей душой за отечественное балетное искусство, которому посвятила всю жизнь. Мне посчастливилось встретиться с Людмилой Георгиевной Рудаковой и лично услышать историю ее артистического становления и дальнейшего насыщенного периода творчества.

 

 

— Людмила Георгиевна, в Вашей семье были музыканты, но Вы все равно выбрали танец…

— Папа мой играл на трубе в институте в Орджоникидзе (в Северо-Осетинской АССР. — прим. Т. М.) был руководителем оркестра. Но его забрали на фронт, и я его практически не слышала. Помню папу очень смутно. Когда он приходил с работы я бежала и встречала. Мама любила играть на гитаре и очень хорошо пела. Когда она работала в Баку бухгалтером, ее всегда просили исполнить какую-нибудь песню.

Балет со мной был с рождения. У меня есть такая история — когда мне было еще шесть месяцев, мой папа находился в Орджоникидзе. Он написал маме, попросил прислать фотографию доченьки. Меня понесли фотографировать. Я на фото сделала такую позу, что фотограф сказал: «Ваша дочка будет балериной!» Так и получилось!

В детском саду я начала выступать на утренниках и других праздниках. К нам в Грозный приехал цирк-шапито (Людмила Георгиевна родилась в Грозном. — прим. Т. М.). У них в труппе лилипуты были. Они делали всякие акробатические номера, шпагаты и прочее. Я увидела и говорю: «Мама, я хочу быть лилипуткой!» (смеется). Домой пришла и начала все эти трюки проделывать.

Когда в школу пошла, придумывала себе какие-то танцы. Маму, бабушку и дедушку я мучила своей одержимостью. «Хочу танцевать, хочу быть балериной!» А тут еще «трофейный» фильм вышел, назывался «Мужчины в ее жизни» (1941. — прим. Т. М.). Там про артистку цирка, ставшую балериной. Ну и все — этот фильм я смотрела с утра до вечера, у нас знакомая контролер была в кинотеатре. Она пропускала меня, я не выходила оттуда. Там я уже увидела все эти арабески (одна из основных поз классического танца. — прим. Т. М.), как она кладет ногу на станок, гнется, плие (маленькие и большие приседания в классическом танце. — прим. Т. М.). В конце фильма представлена сцена, как она уже преподает своей дочери, оттачивая плие и в этот момент дочь спрашивает:

— Мами, долго это будет продолжаться?

На что мама отвечает:

— Всю твою жизнь!

Я никогда не забуду эти слова. Это было для меня толчком. С этого момента я не отставала ни от кого. Я танцевала везде. Я танцевала всегда!

 

— Но музыка конечно сопровождала всю Вашу жизнь. Расскажите какова ее роль? И какая Ваша любимая?

— Когда в первый день в хореографическом училище я встала к станку, концертмейстер сыграл Ноктюрн Шопена (ми-бемоль мажорный, оп.  9, № 2. — прим. Т. М.). Я его тогда услышала впервые в жизни. Мне было 11 лет. И все, у меня было такое чувство, как будто сердце сейчас выпрыгнет. До сих пор при прослушивании этой мелодии у меня такие же ощущения.

Очень люблю музыку итальянских композиторов: Беллини, Верди, Пуччини… В Азербайджане были балеты «Гюльшен», «Девичья башня». Очень любила их. Там такие красивые восточные мотивы, переливы.

Когда я встречалась со своим первым мужем, флейтистом, он всегда мне рассказывал о музыке. Во время прогулок по бульвару доставал флейту-пикколо и наигрывал мне разные мелодии.

Потом появился в моей жизни Рамазан (Рамазан Саликович Бапов — премьер балета, педагог, народный артист СССР. — прим. Т. М.), который любил музыку больше, чем балет. Мы купили пианино в Баку и привезли с собой в Алма-Ату. Тогда кредитов не было, взяли в рассрочку. Зарплата ведь тогда была маленькая, Рамазан еще в кордебалете танцевал. Когда он садился за фортепианро, всегда играл для меня одну мелодию. Тогда я восхищенно слушала его игру и посвящение мне, не придавая значения автору и названию. Поэтому, к большому сожалению, не помню какое это произведение было.  Потом в нашей семье появилась вторая пианистка — родилась наша дочь Юля. (Юлия Рамазановна Бапова — пианистка, концертмейстер Стамбульского оперного театра. — прим. Т. М.). В отличие от Рамазана, который все медленно и тщательно изучал и подбирал, она очень быстро разбирала произведение. А я так и не научилась играть. Несмотря на то, что мои родители были музыкальные, у меня не было такого слуха как у Рамазана и Юли. Тем более я не могу сказать, что у меня абсолютный слух. Это редчайший случай, когда он есть. Но я всегда удивляюсь тому, как я могу «нотка в нотку» начать танцевать, «нотка в нотку» закончить. Как-то это укладывалось, не знаю. Скорее всего интуитивно. Музыка играет и я вся там, она меня ведет.

Вот я сейчас смотрю на своих учениц и дергаюсь, когда что-то немузыкально. Я им всегда подскажу, где нужно потянуться за ручкой, допеть. Но это ощущение должно быть внутри и идти из музыки. Она сама поведет. Именно за музыкой, а не наоборот.

 

 

— В одном из интервью Вы рассказывали, что благодаря настойчивости матери Вы попали в балетную школу. Позже и Ваши первые и главные роли Вы отвоевали благодаря упорному характеру. Как по жизни не потерять эту черту в себе? Ведь разные жизненные ситуации могут тебя просто сломать и с годами теряется и энтузиазм, и оптимизм.

— Эта такая наглость врожденная (смеется). Я всем нервы истрепала. «Я хочу быть балериной и только балериной!» Ну что со мной делать? В Грозном не было балетной школы, в Орджоникидзе во время войны закрыли. Тогда встал вопрос о Ленинграде. Но бабушка с дедушкой шумно возмущались, они вообще были против, что мама идет у меня на поводу, переживали: «Ты что вообще с ума сошла, ее одну, маленькую! Она там точно заболеет, получит туберкулез и все!». Тогда мы поехали в Баку. Приехали туда в день моего рождения — 27 августа. Нашли это хореографическое училище. На вокзале оставили свои чемоданчики. Пришли к директору хореографического училища Але Азизовне Таировой (директор в 1947–1978 годы. — прим. Т. М.). А прием в школу уже закончен, классы укомплектованы.

Мама говорит ей: «Я Вас очень прошу, Вы только посмотрите ее. Если она не подходит для балета, мы сегодня же уедем». Это чудо, какие люди были в то время, не могу без слез такие вещи вспоминать. Она собрала педагогов, какие были. Там было всего три класса. Один удлиненный, один маленький квадратный, один побольше, где выпускники учились. Там висело зеркало на стене маленькое, как мой холодильник, но нам и не разрешали смотреть на зеркало. Поэтому это не имело значения.

Меня завели в зал… Стали проверять данные. Спросили, что я могу станцевать. А я же сама сочиняла танцы (смеется). Ответила «Умирающего лебедя»! Их музыка к моей постановке не подходила, но я все равно делала какие-то арабесочки (смеется). Мария Николаевна Демидова (педагог классического танца хореографического училища. — прим. Т. М.) показала какие-то движения, я сразу их сделала. После просмотра, когда я одевалась, Аля Азизовна вышла и говорит маме:

— Мы берем Вашу девочку!

Потом спрашивает:

— Где вы остановились?

— На вокзале.

— Как это на вокзале?

Позвонила какой-то бабушке. Та разрешила пожить у нее. Мы переехали туда с мамой. Сложное время было, город после войны. Без прописки на работу не берут. А где прописываться — у нас ни кола ни двора. Аля Азизовна написала письмо в милицию, что я поступила в училище, чтобы нас прописали. У нее еще сестра работала в ССПС (железнодорожная контора). Мы приходим туда с мамой. За столом сидит начальник — большой такой, как сейчас его помню. Читает письмо, смотрит на меня:

— Балериной хочешь быть?

Киваю головой.

— А сколько надо учиться?

— Девять лет…

— А что же они просят, чтобы временно прописать?

И пишет: «Прописать постоянно».

Мы снимали у этой бабушки только кровать — она согласилась, чтобы у нее жили. Но это такое абсолютное счастье для меня было! Прописали маму, она устроилась на работу. И уже как-то можно жить.

С первого класса я танцевала все, что можно, везде, где нужны были дети. Из-за кулис не вылезала. То маленькая русалочка, то еще белочка. Масенькая такая, неведомым образом проникала в театр. А нельзя же было! Маму потом вызывали, ругались. Меня выгоняли, а я опять приду. Я и через заборы перелезала. Я сдирала купленные мамой туфли, на которые она еле как собирала деньги. Не было денег и на балетные туфли. Нам их выдавали. Их надевали только в классе. Я же нет, должна была и дома танцевать «Лебединое озеро» и все другие балеты (смеется). И они быстро у меня изнашивались. Но поскольку я проникала в закулисье, мне балерины отдавали свои старые изношенные.

В училище никто не знал, что мы очень нуждаемся. Не просто нуждаемся, а очень. Но мама всегда выкраивала мне на яблочко или кисточку винограда, там это было недорого. Для меня всегда что-то находила. Более того, в Баку снега не было, шли дожди, туфли промокали сильно. Я на батарее сушила мокрые чулочки, носочки. Мы прошли с мамой все. Несмотря ни на что, я всегда была чистенькая, аккуратненькая. Мама вечером стирала мое платье батистовое, которое было как в книге Вагановой «Основы классического танца», а с раннего утра гладила.

Несмотря на сложности, я была наглая во всем (смеется). После третьего класса сразу в пятый пошла. Тоже не просто, не случайно. Раньше из Москвы приезжала комиссия от министерства культуры, все контролировалось. Основным переводным классом считался четвертый. А за три дня до комиссии меня уже перевели в четвертый класс. Я им понравилась, они перевели меня дальше. Я на лето поехала к бабушке с дедушкой в Грозный. Вернулась уже в пятый. По всем предметам была пятерка. Только по характерному — четыре. Не любила я его (смеется).

Окончила училище в 1956 году. В нашем классе я одна после выпуска сразу начала танцевать балеринские партии. Ни одного дня не была в кордебалете. К нам тогда в театр приехал Василий Вайнонен ставить «Щелкунчика». Говорит моему педагогу, главному балетмейстеру театра Гамэр Гаджиевне Алмасзаде:

— Мне бы русскую девочку…

— Не вопрос! У меня есть такая!

 

— Расскажите про работу с Василием Вайноненом. Это ведь Ваше первая полноценная ведущая партия в спектакле «Щелкунчик». Что Вам больше всего запомнилось в творчестве с ним?

— Когда Вайнонен приехал, его «Щелкунчик» уже шел в нашем театре. Его пригласили почистить, подправить, освежить балет. Тогда в Баку спектакли шли и днем. Так получилось, что я утром танцую «Щелкунчика», а вечером Лейла Векилова танцует «Семь красавиц». На вечерний спектакль должен был прийти Хрущев с делегацией. Но вдруг он сообщает, что вечером занят и посещает утренний спектакль, то есть с моим участием. Так в начале артистической деятельности я выступила перед Хрущевым. Мне вынесли белые розы. Я еще дитё была, так обрадовалась.

Когда уехал Вайнонен, приехали Катя Максимова с Володей Васильевым выступить на гала-концерте и станцевали вариации из «Щелкунчика» с вариантом адажио с двумя кавалерами. Им так сделал Вайнонен, но в удлиненном варианте, так как они ехали на конкурс в Лондон. И тут я начала Алмасзаде уговаривать сделать так же. Зачем четыре? Один бросил, другой не поймал (смеется). Несмотря на то, что сама Алмасзаде танцевала вариант с четырьмя кавалерами, она согласилась. Сделали все на двоих с оркестром, все как положено. Потом все мои девочки танцевали этот вариант. Я ничего не поменяла ни разу.

У меня были три таких встречи, которые никогда не забыть. В другой раз к нам приехал Ростислав Владимирович Захаров — так же, как и Вайнонен —подправить некоторые места «Бахчисарайского фонтана». Сам спектакль шел уже много лет. Его тоже прекрасно танцевала сама Алмасзаде. Захаров нам сделал так, что в той части, где поочередные обводочки солистки с туром в arabesque в позе tour tire-bouchon. Почему он так решил сделать, не знаю. Как-то я увидела в интернете, что кто-то исполняет такой же вариант. Уже потом, когда я выступала в Кишиневе, переучила на вариант с arabesque.

Следующая важная встреча для меня состоялась, когда приехал Константин Михайлович Сергеев с ассистентом Ниной Александровной Федоровой ставить «Тропою грома». Я танцевала одну из трех сольных вариаций — мулаточку. Мы выучили ее полностью с Н. А. Федоровой. Заходит К. М. Сергеев, смотрит балетный зал, а я большие батманы делала. Он говорит:

— А это кто?

Гамэр Гаджиевна отвечает ему:

— Это моя ученица — Люда Рудакова.

— М… Это уже что-то ближе к Ленинграду.

У меня завтра утренний спектакль «Щелкунчик». А Сергеев мучает меня на прогоне, отрабатывает все досконально и многократно. Ему говорят: «У нее завтра «Щелкунчик»», а он все равно репетирует, шлифует, замечания делает. Уже все туфли сломанные. Потом после премьеры «Тропою грома» Сергеев прощался, все к нему подходили, автографы брали. А я стою и смотрю просто. Он ко мне подходит:

— Ну, что? Тебе ничего от меня не надо?

— Надо… Я хочу в Ленинград…

— Что за проблемы?

Он написал свой адрес, телефон. Я рискнула и поехала туда. Он меня встретил. Он тогда был художественным руководителем балета в Кировском театре. Я приехала как раз на масленицу. Мама его напекла всяких блинчиков. Определили меня заниматься к Найме Валеевне Балтачеевой — строжайшему педагогу, а я к Федоровой хотела. Начала у нее заниматься и чувствую, что ее комбинации не по мне, мои ноги привыкли к другим. Первые дни я мучилась. Потом прошу у нее:

— Можно я не сразу вторую порцию буду делать? У меня почему-то садятся ноги.

— А ты вот чувствуешь, что ты устала — тянись наверх, будто хочешь встать на пальцы телом и почувствуешь облегчение.

Я как раз приехала к концу сезона в 1961-м. Тогда Гагарин как раз полетел. Сергеев собирался с Дудинской на концерт в Кремль. «Люда, незамеченной Вы не останетесь, но у нас надо все равно пройти суровую школу кордебалета», — сказал он. О ведущей балерине разговора не было. В Ленинграде красивые балерины. Аллочка еще танцевала (Алла Шелест. — прим. Т. М.), много было балерин. Я поехала домой, рассказала Тамаре ханум (так все называли Гамэр Гаджиевну).

— Людмила, я тебе вот что хочу сказать. Ты у нас ведешь балеты, а там когда? Тебе уже 24 года.

И вот они едут на гастроли, Нуриев остается и Сергеева снимают. Таким образом, я не еду. Тамара ханум мне говорит:

— Как хорошо, что ты вернулась и не сделала опрометчивый шаг.

 

 

— Людмила Георгиевна, долгое время Вы работали в театре в Кишиневе. Расскажите про Ваше творчество там?

— В Кишинев меня пригласили станцевать «Щелкунчика». У них руководитель балета новый молодой хореограф — Мария Лазарева-Карабань. Там как раз прошла премьера «Лебединого озера». Танцевала одна только Галя Милютина. Через три дня снова спектакль. А у нее с ногой что-то случилось — то ли колено, то ли еще что. Маша сидит в ужасе, билеты проданы, а второй премьерный спектакль танцевать некому. Говорит:

— Людочка, а Вы не танцевали «Лебединое»?

А я сижу рядом, ленточки завязываю:

— Я не танцевала, но спектакль весь знаю.

Она воспряла:

— А давайте попробуем?

Ну что стоит взять репетицию? Конечно, тут сыграли роль молодость и Машина смелость, и моя. Партнером был Петя Леонарди. 19-го числа у нас с ним первая репетиция. Маша пришла, беспокоится. А я же знаю все, чувствую себя уверено, я же «в перспективе» (улыбается). 20-го числа — утром и вечером. Постановка у нас такая же — Петипа. Только четвертый акт не совпадает. 21-го вечером спектакль. Утром перед ним я уже в тапочках домашних пришла, ноги все стерлись.

Дирижирует Борис Милютин. С оркестром не успели пройти. Я в чужом костюме танцую, а Галка высокая, ее пачка мне большевата. Оказывается, в третьем акте у Б. Милютина в коде три раза вступление, а у нас в Баку — два. Выскакиваю на сцену и сажусь в препарасьон (подготовка к движению в балете. — прим. Т. М.) и после второго проигрыша начинаю крутить! А еще вступление играет! Я, конечно, тогда еще медленно вертелась, неопытная была, ноги мягкие. Ну, уже все — не остановишься же. Маме отправляю телеграмму: «Спектакль хорошо прошел, скрутила 36 фуэте» (смеется).

А на спектакле вся дирекция сидела, в том числе и режиссер Виссарион Гиловани. И они пригласили меня балериной в их театр. Я сразу согласилась. Уже давно у меня была мысль — уехать — не так хорошо все складывалось в семье, да и нового чего-то хотелось. Приезжаю домой, рассказываю Тамаре ханум. Она говорит: «Ну, поезжай, попробуй, если что вернешься».

В январе тогда я танцевала «Щелкунчик», а в марте уже приехала на работу в Кишинев, они квартиру дали. Тогда оперу и балет в драматическом театре показывали. Две недели мы, следующие две недели — драма. И пока эти спектакли идут, мы ездим на гастроли. Всю Молдавию, всю Украину объехали. Везде, где возможно — все районы, городишки, села. Это был 1962–1963 и кусочек 1964 года еще захватили.

У них не было в репертуаре «Жизели». А мне нужно «Жизель»! Я иду к директору, говорю ему: «Ну, как так? У вас нет «Жизели», пригласите Федорову, она и в Киеве, и в Баку ставит». Ее пригласили, и я снова с ней работаю. Поэтому в «Жизели», я знаю каждую «запятую», каждый взгляд. А она так хорошо рассказывала и показывала. Я все как губка впитала. И когда я здесь вводила кого-нибудь в «Жизель», я просто кайфовала. Хотя сейчас некоторые балерины даже не знают содержания балета. Танцуют хореографию, которую выучили за три-четыре дня — не проработаны мизансцены, не оправданы жесты. Нас так ни за что не выпускали на сцену. Сейчас можно даже поменять движения. Умею делать трюк и вставлю его везде где можно и нельзя. На одном из конкурсов в Турции Юрий Николаевич Григорович возмущался, что солисты приезжают и одни и те же трюки и хореографию исполняют во всех вариациях. Вот в «Жизели» поставлена «ласточка», сейчас ее практически в нашем театре не делают. Я только одно могу сказать: «Не можешь — не танцуй».

 

 

— Был ли у Вас какой-нибудь ритуал перед выходом на сцену?

— Когда я на следующий день после моего первого выступления в Баку шла в театр, на углу стояла женщина, а в руках у нее корзиночка. Там три листика и пять-шесть фиалочек натуральных малюсеньких. Я купила, пришла в театр и положила на дирижерский пульт. Потом так делала всю жизнь. Каждый спектакль.

Я всегда сама гримировалась. Когда только появились ресницы, мне помогали клеить их. А до этого мы брали свечку и тушь для ресниц, зажигали свечку, разводили тушь с воском и горяченькие на ресницы мазали. Но кончики получались шариками. Вблизи это выглядело очень смешно (смеется). Еще я никогда не умела делать прическу и мне всегда помогали. У меня была огромная коса. Я не давала ее отрезать. Во всех спектаклях гример умудрялась как-то все убирать. На «Щелкунчик» как у Улановой укладывала за ушко, ну мы же все подражали (улыбается). А для балетов азербайджанских «Девичья башня», «Гюльшен» нужен был черный парик. У меня такое маленькое лицо, а с косой и париком получалась огромная голова. Алмасзаде очень раздражалась и, в конце концов, мне пришлось отрезать волосы.

 

— В Вашем гастрольном выступлении в Алма-Ате в спектакле «Жизель», в котором Вы танцевали главную партию, присутствовал министр культуры И. О. Омаров. После беседы он предложил Вам работать в Алматинском театре. Расскажите, чем Вам запомнились первые дни работы в Казахстане? Как Вас приняла труппа, руководители?

— Здесь я станцевала 11 апреля 1965 года «Жизель». Шикарные костюмы у меня были, шили их в Большом театре. У меня был друг, с которым я танцевала «Арлекинаду», «Щелкунчика» в Баку — Юрий Никитин, он потом перебрался в Москву. Через него я заказывала. Спектакль хорошим был. Присутствовавший на спектакле министр культуры Омаров, пригласил на беседу и предложил остаться здесь ведущей балериной, квартиру, все, все, все.

А накануне я ходила на концерт — дипломную работу Булата Аюханова. Великолепный концерт его работ! Мне так понравилось! Там и Сара Кушербаева с Эдиком Мальбековым танцевали Сен-Санса, «Кармен-сюиту», Фаридочка Койгельдинова танцевала «Дон Кихот» в постановке Аюханова, Таня Анюшенко вместе с автором «Неспетую песенку». Я впервые увидела казахский танец «Акку». Я была в таком восторге! Для меня, европейской балерины, такое было впервые, очень красиво и экзотично. И исполнители мне понравились, все так отработано, замечательно. Я с большим сомнением говорю Омарову:

— У Вас такие хорошие балерины, зачем Вам я?

— Да, я знаю, у нас хорошие. У нас была Вероника Кузнецова, но она погибла в авиакатастрофе. Я давно присматриваюсь, мне нужна балерина с русской школой, чтобы артисты тянулись за ней, росли. И вот 57 лет как я здесь. Омаров, правда, бедненький вскоре умер. С труппой я особо не общалась. Приходила, репетировала свое и уходила. Но отношения со всеми были хорошие. Я приехала с репертуаром, у меня было все в балете. Только очень хотела станцевать Джульетту — это была моя мечта. В Баку не ставили, в Кишиневе не было. Я думала здесь поставят «Ромео и Джульетту», мне обещали, пока мы переписывались — шесть месяцев мы обговаривали детали. Но не поставили.

В каждом театре что-то новое танцуешь. В Молдавии я станцевала «Сломанный меч» Э. Лазарева, «Ледяную деву» Э. Грига. Это было интересно. Я думала, что и здесь что-то новое будет, но кроме «Спартака» ничего не станцевала нового. Очень хорошая была работа у Заурбека Райбаева «Хиросима», но там достаточно было балерин. Хотелось станцевать «Шурале», уже разговаривали об этом, но его сняли с репертуара. И я осталась с теми балетами, с которыми приехала. Еще «Баядерку» станцевала. А потом я уже на пенсию ушла.

 

— Вам же еще Жанат Байдаралин ставил «Лебедя»?

— Да! Я два-три раза репетировала, один раз станцевала и забыла.  Ничего не помню. Но когда увидела по телевизору, буквально на второй день — какая прелесть! Ну думаю нужно взять запись, а оказывается запись стерта. Мне сказали, что размагнитилось все. Там было еще «Пламя Парижа» с Раушан Байсеитовой, все черно-белое, но такое красивое па-де-де. Очень красиво они станцевали.

 

— А кто был Вашим репетитором?

— Какое-то время репетировал Гани Жолдыбаевич Акжанов. Но он частенько нарушал трудовую дисциплину. Заур Галиевич Райбаев все время думал о поиске другого репетитора. Иногда он сам репетировал. Приезжала Лебедева, но не прижилась. Однажды из Перми приехал Марат Мусаевич Газиев — мастер высшей категории. Вот он очень поднял уровень труппы театра.

 

— Помните ли Вы себя после первого и последнего выступления на сцене?

— Самый мой первый спектакль — это «Русалочка» в опере «Русалка» А. Даргомыжского. Опять же я проникла в театр на репетицию, зная, что там уже определена роль Русалки на другую девочку. А она не пришла. Зато пришла я и сказала, что хочу танцевать Русалку. А там танца не было, только речитатив (произносит наизусть):

«На землю выходила я к деду.

Он просил со дна реки собрать ему те деньги,

Которые когда-то в воду к нам он побросал.

Я долго их искала,

А что такое деньги — я не знаю.

Однако же я вынесла ему

Пригоршню раковинок самоцветных.

Он очень был им рад.

Князь выходил и говорил:

Невольно к этим грустным берегам

Меня влечет неведомая сила…

Что я вижу? Откуда ты, прелестное дитя?

А я выходила на берег и говорила:

— Я прислана к тебе

От матери моей нарОчно».

Меня поправляли нАрочно, а я все равно говорила нарОчно (смеется).

Это была моя первая роль. Но что ты! Пришли мои мама и папа с биноклями, это было большое событие! (смеется). Потом я станцевала Русалочку соло, там же — подводное царство очень красивое. Я была очень счастлива, что мне доверили станцевать Русалочку. До меня танцевали эту партию и Алмасзаде и Лейла Векилова — народные артисты.

Когда я была еще в третьем классе, мой педагог Гамэр Гаджиевна впоследствии ставила «Доктора Айболита» Игоря Морозова для своих выпускников. Рафига Ахундова исполняла Лисичку. А дети танцевали маленьких обезьянок, зайчиков, много разных зверушек. У обезьяны Чи-чи должны были быть поддержки с Медведем, то есть девочка должна была владеть дуэтом. Тут надо сказать, что я очень любила дуэты всякие. Хотя в третьем классе мы его еще не проходили. Но я старшим мальчикам не давала покоя, пробовала всякие поддержки с ними. И меня назначили на эту партию. А я встала в позу «Не хочу быть обезьяной!».

Гамэр Гаджиевна говорит:

— Что значит, не будешь? Ты думаешь, что придешь в театр, и сразу тебе дадут Одетту-Одиллию?

Я дерзко отвечаю:

— Да!

Конечно, я потом все равно танцевала обезьянку. Но я развела такую бурную деятельность с этой партией (смеется)! Там в декорации пароход был с мачтой. Я танцевала самозабвенно, кидала шляпу свою «дрессировщикам», на хвост вешала. Тут меня осеняет, дай, думаю, полезу-ка на эту мачту! Что там за кулисами началось! «Остановите ее, она же шатается, может упасть!» Такая я была Чи-чи! Позже мне дали уже Лисичку, тут мне очень нравилось, красивая вариация была.

А с последним спектаклем было так. Я внутренне начала себя подготавливать к завершению исполнительской карьеры. Уже подготовила Майрочку (Майра Кадырова — артистка балета, педагог, заслуженная артистка КазССР. — прим. Т. М.) и Рамазана, репетировала с ними. Открывается сезон. Четыре месяца — с сентября по декабрь я танцевала, как проклятая, все балеты — не мой спектакль, но опять кто-то да не придет, кто-то беременный, кто-то заболел. Два-три раза «Дон Кихот», два-три раза «Баядерка», «Лебединое», «Жизель», то есть весь репертуар. И под конец, ненавистный мой «Спартак» — это было 15 декабря. Я его станцевала и на следующий день 16 декабря принесла заявление об уходе. Наступал 80-ый год. То есть перед завершением исполнительской карьеры я все балеты перетанцевала. Ну так должно было произойти, чтобы я, наконец, решилась.

Я Рамазану говорила, что ухожу, он не верил. Когда я во вторник не иду на работу и говорю ему об этом, началось такое… «Как не идешь?! Тогда я не пойду!». Он заартачился, начал дёргаться. Было трудновато в начальный момент, когда я перестала ходить с ним вместе.

 

 

— Так Вы начали репетиторскую деятельность…

— Да, перед тем как уйти я переговорила с директором Узбековым, что буду репетитором, как раз не было для классического репертуара. Я начала работать с Майрой, которая очень серьезно работала и старалась. Для Рамазана нужна была как раз такая хорошо подготовленная, ответственная партнерша, ведь он приезжал на одну-две репетиции и уезжал — гастролировал вместе с Большим театром.

Сейчас я радуюсь каждому успеху своих девочек. Например, Раушаночка Тулегенова — самый лучший педагог училища. Она танцевала у Булата Аюханова, потом перешла к нам в театр, очень способная девочка. Как-то она собралась увольняться. Я у нее спрашиваю:

— Ты что с ума сошла? Как можно?

Иду к Райбаеву:

— Да Вы что? Отпускаете Раушан? У нас таких девочек полно что ли?

— А она сама подала. Ее никто не увольнял. Ей было уже скучно в кордебалете.

— Дайте я что-нибудь с ней попробую, — сказала я.

— А что Вы с ней попробуете? — удивился Райбаев.

— Ну, давайте Повелительницу попробую?

Там ближайший спектакль «Дон Кихот» был.

— Будет плохо, не выпустим.

Райбаев согласился. Она вышла и так хорошо станцевала, а потом солисткой стала. Я говорю ей: «Округли руку вот так, боже упаси, чтобы локоть был вот так». Умная девочка, все слушала и делала. Сейчас она учит своих девочек всему этому, лучшие классы у нее. Я просто горжусь ею.

Моим же первым репетитором была Тамара ханум. Она была первой азербайджанской балериной. Начинала учебу в хореографическом училище при Большом театре в Москве, а окончила ленинградскую школу у матери Улановой — Марии Романовой. Великолепной примой была! Я считала ее эталоном! Она все делала прекрасно, линии тела были красивые. Всегда хорошо от нее пахло, хорошо одета — настоящая богиня! Идет в театр по Торговой (там рядом было), и все ее провожают взглядами. Я очень любила ее, а она меня. Потом у меня была прекрасный педагог, которая готовила со мной «Спящую» Софья Михайловна Тулубьева. А «Жизель» она по всему миру ставила. Везде ее редакция. У кого я училась быть репетитором, так это вот у этих выдающихся личностей.

 

— Ваш вклад в усовершенствование исполнительского искусства артистов театра огромный. Вы учили вести, задавать темп всему балету, задавать эстетику, как когда-то делали сами. Скажите, от чего зависит успешное воплощение образа?

— Все в душе. От внутреннего содержания. Это трудно…

 

— Пройдя огромный сценический и репетиторский путь Вы стали педагогом-хореографом.

— Репетировать спектакли — это одно. Преподавать ученикам — другое. В училище я вела только практику. Классы не брала, сколько бы мне не предлагали, я отказывалась. Иногда заменяла кого-то. Педагогу надо во всем тщательно ковыряться. А я люблю результат — танец. Совсем не обязательно драть шпагаты. Нет. В наше время, когда мы танцевали шаги у всех были средние. Но у нас, зато были красивые линии, ручка, ножка. Чуть выше ножка, значит нужно чуть больше прогиба. Все это так было красиво, эстетично. Та же «Сильфида» построена на легкости, там не надо прыгать такой большой прыжок. Он «прыгнется» сам, но это должно быть легко и красиво. Дотронулась слегка партнера и ведешь ножку без точки в непрерывной линии. Музыка закончилась, а нога только опустилась. Таким должен быть танец.

Педагог — это когда все должно быть тютелька в тютельку. А репетиторская работа — там образ, создание красоты. Вот мне ближе репетиторство.

 

 

— А показывать ведь тоже надо?

— Да, если нет показа, то это ерунда. Педагогу обязательно нужно показывать. Когда я работала в Баку с Петром Андреевичем Гусевым над спектаклем «Семь красавиц», он всегда говорил, что показ в первую очередь.

 

— Расскажите про Ваше участие в видеопроекте Qazaq Ballet «Время балерины». Вы продолжаете задавать новые тренды в культуре. На Вас смотрят и мечтают быть похожими.

— Мне всегда приятно, когда кто-то оказывает внимание. Это моя жизнь — искусство. В театр нужно вжиться, «ввариться» и из него потом так просто не выйдешь. И даже будешь умирать — перед тобой будет твой театр, хороший он или плохой, хорошая ли ты была или плохая, любили тебя или нет. Но ты все равно выросла и вжилась в эту среду артистическую. Понимаете тот, кто побыл на сцене какое-то количество лет уже не сможет без нее. Как я могу на секунду оторваться от театра, балета? Это немыслимо. Я прожила на сцене около 70 лет из них 56 лет только здесь в Алматы…

Кстати, мне Мэрич Сюмен (балерина, педагог, народная артистка Турции. — прим. Т. М.) прислала такие теплые слова по этому видеоклипу (улыбается). Из других стран тоже писали.

 

— Людмила Георгиевна, какое качество Вы больше всего цените в людях?

— Честность, искренность. Я не люблю фальши, я ненавижу подхалимаж.

 

— В завершение нашей беседы скажите, какова Ваша жизненная философия?

— Быть самим собой. Иногда люди начинают приспосабливаться к кому-то. Нет, нужно быть самой собой во всех случаях. Тяжело ли тебе, легко ли. У меня было все не так, как у людей. Все было так, как я хотела. Я всегда оставалась сама собой.

 

 

Фотографии из архива научно-творческой лаборатории Qazaq Ballet, а также А. Некрасова, Д. Уразымбетова.